Хэнбери-Вильямс Дж. Николай II, каким я его знал. ГЕНЕРАЛ АЛЕКСЕЕВ. Начальник Генерального Штаба

Когда я впервые встретил Алексеева, он был Начальником Штаба Генерала Иванова, в 1914 году.

Первоначально он поступил в армию в пехотный полк, первая его кампания была в 1877-1878 годах, после которой он успешно окончил курс военного училища, позднее служил во время Маньчжурской войны генералом-квартирмейстером, а затем начальником штаба одной из армий.

У него была наружность профессора с проницательностью и расторопностью солдата, чрезвычайно спокойные и учтивые манеры; он редко волновался или беспокоился, и в этом случае этого не было по нему заметно. Настоящий обжора для работы, что, по правде говоря, вело к его чрезмерной сосредоточенности, и он настаивал на том, чтобы лично видеть каждую телеграмму, которая приходила, в любое время суток, и таким образом доведя себя до такого напряжения, что неминуемое изнеможение в конце концов заставило его взять отпуск по болезни незадолго до Революции.

При назначении Императора верховным главнокомандующим действующей армии, Алексеев был сделан начальником Императорского главного штаба.

Он пользовался огромным уважением за ранний успех 1914 года операций в Галиции, когда он служил под начальством Иванова, и подтвердил высокое мнение о нем, когда в 1915 году он командовал армиями на Северо-Западном фронте. Именно ему обязаны тем, что германцы не зашли дальше, когда русские армии были так глубоко сломлены недостатком орудий и снаряжения.

Я уже упоминал о высоком мнении на его счет, которого держался Великий Князь Николай, мнение, которое разделяла армия.

Его обязанности, как можно легко представить, были довольно тяжелыми, поскольку управление делами было настолько в его руках, что он был главнокомандующим во всем кроме названия. Промах с его стороны отразился бы на его Государе, и момент, когда он принял должность от Янушкевича, который до того занимал то же положение при Великом Князе Николае, был один из серьезных опасностей для России, когда неприятель почти молотил в ворота Петрограда.

При всех этих тяжелых заботах на его руках и постоянных визитах министров и других должностных лиц, включая косвенно ложившиеся на него военные операции, поскольку главнокомандующий был главнокомандующим и на море и на суше, было неудивительно, что нам, руководителям Союзных миссий, казалось сложным добраться до него, когда мы хотели встречи. Мы были большой и разнородной группой, и его твердое стремление не позволять никому его заменять не позволяло говорить о делах так часто, как хотелось бы.

Возможно другие начальник главных штабов воспринимали так же толпу Союзников, жаждущих новостей, и возможно действовали так же, но когда другие завершали свою работу, я всегда находил его, даже в поздний час ночи, который обыкновенно избирался для встречи, ясного, самого дружеского и желающего согласиться насколько было в его власти с другими взглядами, которые ему излагались.

Он был очень спокоен в общении, говорил тихо и медленно, и держался как можно дальше от завтракающей и обедающей толпы, окружавшей Императора, предпочитая более короткий и спокойный прием пищи утром и вечером в штабной столовой.

Лишь изредка ему удавалось выбраться с визитом к армиям, и, пока его здоровье не пошатнулось и его жена не приехала к нему, он буквально почти жил и спал на службе.

Неудивительно, что напряжение в конце концов сломило его на короткое время, которое он лично, вероятно, сократил бы, не будь его полного доверия генералу Гурко и генералу Клембовскому, который действовал за последнего на междуСоюзной конференции в 1917 году.

При его возвращении в Ставку я пошел на вокзал, чтобы встретить человека, который пользовался у всех нас таким уважением, и нашел его выглядящим настолько лучше, что было радостно от надежд на будущее, но увы! не успел он вернуться, как начались беспорядки, закончившиеся революцией.

Выражались различные мнения относительно его тогдашней позиции. Говорили, что он должен был действовать вовремя, чтобы остановить революцию, что он не выказал верность Императору, оставшись служить новому Правительству.

Такие мнения несправедливы и нечестны по отношению к человеку, который, к сожалению, больше не может говорить в свою защиту.

Мое мнение относительно действий Алексеева в то время – что он сделал все возможное, чтобы предупредить своего Императора об опасностях вокруг престола, но что, к сожалению, другие мнения перевесили его.

Ничто не поколеблет моего мнения, что он был совершенно верен Императору, в высшей степени верен Союзному делу и своей стране. Я полагаю, что это было личным желанием Императора, чтобы он оставался на своем посту и продолжал делать так позже как Верховный главнокомандующий, когда вступил в силу приказ о «ни одном Романове».

Продолжение войны до поражения врага было его желанием, его заботой и, насколько было в его руках, его стремлением.

Но он обнаружил, что хозяин, которому ему пришлось служить впоследствии, Керенский, наполненный, несомненно, желанием к победе, но, к сожалению, и совершенно невежественным представлением относительно необходимости суровой дисциплины как фактора для победы, держался взглядов, с которыми Алексеев счел для себя полностью невозможным работать.

Впоследствии, когда возникла возможность оказывать дальнейшую службу своей стране, то, страдая под властью того большевизма, который разбил сердца стольких наших верных русских Союзников, он снова продолжил сражение.

Что ему пришлось получить? Люди сказали, что он был недостаточно верен Императору. В это я не верю. Он сражался до конца, стыдясь, несомненно, что любимая им Россия дала повод думать, что она обманула ожидания своих Союзников, и нам, как и своей родине, я утверждаю, он был верен до конца.

Я только хотел бы, чтобы он был еще жив, чтобы сказать об этом сам.